© М.Яковлев. Время дороги

Привет, трасса, не соскучилась без нас? Нет, не соскучилась. Да и как скучать тут - вдоль обочины, метров на сто пятьдесят, "шпалеры" копчёной рыбы: висят в несколько рядов за хвосты тёмно-золотые палтусы, горбуши, треска, отливают драгоценными слитками... Надо сказать, что сии деликатесы прочно удерживают за собой первое место по всем дорогам - уж где только они не попадались нам! После них в порядке встречаемости идёт торговля постельным бельём, полотенцами, хрусталём, кастрюлями и чайниками. Дорога ещё и кормит в тяжёлую годину. Само собой, торгуют и картошкой, и грибами, огурцами и яблоками, но это как бы не в счёт. Купить, что ли, рыбки своим? Или не надо... Пока решался, проехали мимо. Инерция дороги настолько сильна, что легко побеждает любое неопределившееся решение. Всё-таки надо бы чего-нибудь привезти своим. А то как-то неинтересно. Тем более что этого "чего-нибудь" они, хоть и не явно, но всё равно ведь ждут.

Неужели сегодня я буду дома? И будем также сидеть на кухне, и обязательно найдутся какие-нибудь новости у кого-нибудь, которые мы и обсудим, как это у нас бывает, и обязательно чему-нибудь посмеёмся, потому как снова все вместе...

А пока мы всё едем и едем, молчим и трясёмся, как две груши в корзинке, и так проходит час, проходит другой, а они вот живут там сейчас без тебя, а ты, уж который день, живёшь без них - вот что порой невыносимо тупо. Раньше я считал, что когда человек возвращается после долгого отсутствия домой, то есть туда, где у него находится всё самое дорогое, что есть на свете, то он естественно соединяется с этим своим "всем" и продолжает жить дальше "по-настоящему", так сказать... Теперь-то я знаю, что всё остается с тобой. Потому что вся твоя жизнь, со всем её самым дорогим на свете, находится точно там, где и ты...

А сам ты сидишь сейчас в кабине, а в кабине занудный и долгий гул, а гул от того, что машина "дует" ровно, без передыху и всё по прямой, по прямой, в одном летаргическом состоянии...

В конце концов это надоедает.

- Останови-ка, - говорю напарнику, - надо бы размяться. Ты как?

- Я здесь подожду, - зевает он.

Место обыкновенное, вдали деревушка-развалюшка. Сидит на обочине дед, шагах в двадцати от машины. Подхожу ближе: не такой уж и дед, силёнка-то ещё живёт в нём. Перед ним корзинка с травой.

- Здорово, дед.

- Здорово.

- Чем торгуем?

- Иль не видишь?

- Что, травой, что ли?

- А что?

- Да ничего. А что за трава?

- Трава как трава, вон её сколько, - кивнул он.

Гляжу, и впрямь - обычная придорожная трава.

- Она что, лечебная?

- Кхех, лечебная, ты смеёшься что ль, парень.

Идиотизм.

- Ну и сколько ты хочешь за этот сор?

- Кому сор, кому трава...

- Ты чего, дед? Ты что, правда траву продаёшь?

Дед прилёг на спину и вздохнул.

Я смотрю на его затасканную кепчонку, надвинутую на нос, и стремительно деградирую. Ах вот ты как? Ладно...

- Сколько?

Ни гу-гу.

- Сколько, ну?!

Он приподнял козырёк и посмотрел на больного человека. И спокойно сказал:

- Сорок. Рублей.

- За траву?!

Я не выдержал и выхватил пучок из корзинки. На меня глянули отборные смуглые боровички, один к одному.

- Беру, - рассмеялся я.

- Бери, - сказал дед равнодушно.

- А корзинка?

- А-а, - отмахнулся он.

Я положил ему на грудь четыре бумажки, но он и не пошевелился.

Уже пристраивая корзинку в машине, я подумал: и зачем они мне по такой жаре?

- Чего купил?- спросил напарник.

- Не видишь, что ли?

- И почём нынче трава?

- Сорок.

- Ха, так я и поверил, за этот сорняк!

- Кому сорняк, кому трава...

Замечательный дед.

Позже опять вспомнил о нём. Но теперь уже совсем по-другому. Никакой он не прикольщик, этот дед, не играл он со мной и не придуривался. Тошно ему... Жить.

Через полчаса наш поворот на Пустынь. Река Угра. Вот тут когда-то и угробилось иго на её берегах: набежал с востока последний визжащий вал, дотянулся до неё чёрной, иссякающей уже волной, постоял, постоял на берегу, да и откатился бессильным отливом... В прошлый раз мы останавливались где-то в этих местах. Точно, где-то здесь, по-моему. Помню, ехали уже ночью, а в открытые окна заносило такой сладкой прохладой, что захотелось нам, ну просто позарез, выйти и надышаться этой невозможной свежестью. Съехали мы в неглубокий кювет, зашли в какое-то дикое поле, мокрое насквозь от росы... Странное было ощущение. Как будто на какой-то спектакль попали, тайный, который уже идёт, и свет погашен... И тут налетел вдруг ветер, колыхнул тёмной рощей, хлынул в грудь - не выдохнуть, схватило врасплох... что-то родное, забытое, вечное что-то... Не передать. И не захотелось нам уезжать отсюда, решили заночевать где-нибудь поблизости, в лесу: съехали с дороги на лесную тропинку, нащупали фарами поляночку поукромнее, да там и стали.

Где-то уже совсем близко должен быть поворот на Тихонову Пустынь.

- Чуть пом-медленнее, кони, чуть поммедленнее... - намекаю я.

- Разве сейчас? - удивился напарник.

- Должен быть указатель на Льва Толстого...

- Вот он!

Поворачиваем.

Никакого прямого отношения ни посёлок, ни Лев Николаевич к монастырю не имеют, но других указателей нет, и через пять минут слева показались плывущие над деревней купола.

Монастырище солидный, с "пятнистой" охраной. Глядя на его стены и на стоящие вокруг дома, трудно даже представить себе на этом месте непролазную лесную глушь, в которой преподобный отец наш Тихон "силою данною свыше долготу летнюю и пустынное озлобление, в потребных скудость пред очима имея, терпел благодарно". На открытках, продающихся здесь, преподобный изображён стоящим перед иконой, в дyплe огромадного дyбa. В нём он прожил много лет в полном уединении. Зимой, опасливо принюхиваясь, подходили звери к непонятному дубу, обнесённому снежной стеной, за которой поднимался по стволу слабый дымок дыхания... А каково наткнуться в застывшем лесу на звук молитвы... и, конечно, не поверить ушам, потому как слишком уж далеко от жилья, потому как лютая стужа, лютая! И как человек бежит из мёртвой пустыни к человеческим голосам, так бежал преподобный в безмолвие, к глаголам Божиим. Вот и вся разница. На месте святого дуба стоит часовенка.

В обители в наших услугах нужды не наблюдается: здесь хватает литературы, в том числе и той, что мы предлагаем. Но мы не в обиде. На обратном пути заезжаем к источнику, который находится в каких-нибудь полутора-двух километрах от посёлка, и ставим машину на автостоянке, втиснувшись между двумя "девятками". Стоянка уже забита машинами, одна за другой прибывают свадьбы, подходят паломники и любопытствующие, бегает малышня... У входа на территорию дежурят монахи, перед ними, на железных загородках, висят сложенные покрывала: это для голоногих дам и шортовых господ - чтобы было чем прикрыться. Дорожка легко приводит к храму Живоносный Источник. Чуть левее, под алтарём, этот самый источник и бьёт, напористо и леденяще, в каменистой ложбинке. У источника идёт беспрестанный набор воды в любую посуду и ёмкости; плеск, стук, звяканье. А слева от него стоит купальня - деревянный домик под высоким шатром. Вот куда бы надо попасть, а то когда ещё доведётся? Приятель отказывается, говорит, у него что-то с горлом. Но меня уже, чувствую, повело... Между мной и купальней группа женщин-паломниц читает и поёт акафист преподобному Тихону-чудотворцу, стоят на коленях и кланяются. Ниже, на ступеньках, спускающихся к крыльцу, вплоть до самых дверей купальни, - сплочённая ожиданием толпа, тоже вся в платках и юбках. Мужеска полу не видно.

Подхожу узнать, каков тут порядок.

- В очередь, в очередь, - отсылают меня твёрдые, как нукеры* , бабули.

Отступаю на исходную позицию.

- Да вы постучитесь, мужчинам без очереди, - вдохновляет меня стоящий у книжных лотков священник.

Ну, раз такое дело... Стучусь в дверь. Открывает монах с мокрыми волосами:

- Давайте, только быстро! - говорит он, прикрывая дверь.

Вместе со мной просочился паренёк лет десяти, в раздевалке тесно от мужиков, застёгивающих порты и рубахи, но они уже готовы к выходу, уже отдуваются от духоты, и скоро мы остаёмся одни.

Стою в трусах... решаюсь.

- Тут надо голышом, - подсказывает пацан.

Голышом так голышом. Спускаюсь по сырой лесенке, уходящей в кристально-стоячую воду. Пацан семенит за мной. Ступаю...

- Ну как?! - кричит он диким шёпотом.

- Ух-х...

Захожу по пояс, читаю, дрожа, "Отче наш...", крещусь, смотрю в высокий лучистый купол и, резко присев, ухожу с головой в морозную жгучую воду... Выпрыгиваю ошалелой белугой! Не знаю, где я! Грудь разрывается!..

- Ещё два раза нужно! - в весёлом ужасе орёт малыш, он тоже нырнул и выскочил на лестницу.

Второй и тут же третий нырок... Выскакиваем на лестницу, гогоча от счастья! Пацан бежит впереди.

- Ой, я замёрзну!

- Не замёрзнешь, - говорю я, бухая пятками...

И точно, скоро всё тело обдаёт тёплым, ласковым пламенем.

Одеваемся торопливо, за дверью всё громче женские голоса.

- Тебя как звать-то?

- Антон, а вас?

Знакомимся. Господи, как славно дышится... Фух!

- Я не успею одеться! - паникует пацан.

- Не боись, я без тебя не уйду...

На стоянке нахожу скучающего приятеля.

- Ну как? - улыбается он.

- Во!

Заглядываем в монастырский ларёк и покупаем в нем дешёвые "скусные" булочки и знаменитую луковую буханку. Рядом торгуют горячим монастырским чаем на травах. Теперь можно и перекусить.