© М.Яковлев. Время дороги

Рыльск мы застали растормошённым после торгового дня. Челноки сворачивали свой товар, народ ещё ходил, затихая, по горбатым мощёным улочкам, стояли мужики у пивного ларька... Мы не останавливаемся, проезжаем и вот уж оставляем позади дремлющую в садах окраину и уносимся по вертлявой нитке шоссе дальше, быстрее, на север. Нанизываем хутор за хутором. Хомутовка, Калиновка... крыши, плетни, подсолнухи. О невозможные эти гуси! Они тут полные хозяева на дорогах - вельможные паны, господа советники вислозадые, "благородия"... Машины шарахаются на обочины, гогот, ругань... Пылищи-то!

Кончились поля, и снова вылилась навстречу разгульная степь, заходила, зашлась волнами до горизонта. В стороне остался Севск. Речка Нерусса. А теперь шедевр: Дальние Стайки! Машина прошивает вечерний воздух, мы несёмся то легко, то натужно, день на излёте...

Километрах в сорока от Брянска подсаживаем пожилого мужчину и женщину: опаздывают на похороны; телеграмма пришла с задержкой, а последний автобус на Брянск ушёл, просят довезти до вокзала - им бы успеть на поезд, который до их деревни. Размещаем их, сдвигая коробки с ящиками. Мужчина как сел у двери, так всю дорогу и просидел, не подняв головы. Мы гнали как могли, и мы успели! За всё это время никто из них не проронил ни слова, зато прощались они с какой-то неожиданной трогательной благодарностью, очень как-то тепло, почти по-родному. Поразила вдруг мысль: вот мы выехали из Москвы ни днём раньше и ни днём позже и проехали через пять областей, где-то теряя часы, а где-то гоня без отдыха - не для того ли, чтобы помочь им? Мы же выехали ещё тогда, когда тот человек был жив. Он ещё жил, а мы уже спешили...

Я посмотрел им вслед - показалось, что мужчина на секунду обернулся к нам. Я видел, как они приостановились, видимо соображая, где бы сократить дорогу, потом подхватились и перебежали перед машинами на другую сторону.

Как часто бывает в жизни: что-то из прошлого внезапно зацепит тебя чем-то неуловимым, совершенно непонятно, каким образом и почему мгновенно возвращая прошедшее, и ты снова живёшь в этом прошлом. Что-то похожее произошло и сейчас: удаляющаяся и уже едва различимая в людском потоке фигура этого человека вдруг смешалась с другим человеком, ничем, казалось бы, на него не похожим.

Я знал его по прежней работе. Мы не дружили, но одно время как-то сблизились и часто возвращались до метро вдвоём. Однажды осенью, под настроение, он зазвал меня к себе, мы сели на электричку и через час уже были в его посёлке. Жил он один, занимая половину деревянного дома; другую, по его словам, занимала чета пенсионеров, которые, впрочем, никак не сообщались с ним, так как их крыльцо и окна выходили на другую улицу. Ещё на станции мы присовокупили к закуске несколько бутылок пива, и потому наш застольный антураж нетрудно представить всякому, знакомому с простыми радостями мужиковской компании. Я как-то сразу обратил внимание на одну фотографию, стоявшую на столе, и такую же, чуть большего размера, висевшую над кроватью. С фотографии смотрело лицо девочки-подростка с длинной распущенной чёлкой и прищуренными глазами.

- Моя дочь, - сказал он, - доча моя. Катёнок...

И я почему-то не задал о ней ни вопроса, хотя вроде и полагалось бы в такой ситуации, ну там каких-нибудь пару дежурных фраз: сколько лет да где учится... Он стал рассказывать сам. А может быть, для этого он и зазвал меня? На работе он слыл "великим молчальником" (никогда никуда не лез) и немного тугодумом, но не без юмора. Два года назад он развёлся с женой и поэтому потерял дочь.

- Моя вина, - сказал он, - во всем... Я абсолютно не умею жить. Нет, правда. До сих пор не научился! Всё ещё во втором классе сижу, по слогам кое-как...

Разводились они тяжело, несмотря на то, что "лаялись по сто раз на дню": он то уходил к другой, то возвращался, то снова сбегал, отчаявшись. В конце концов таких демаршей никто не вынес, он остался один в этой "хибарке", жена не хотела о нём и слышать, а дочка...

Он рассказывал, как прятал в огуречных грядках арбуз на её день рождения, чтобы потом увидеть её горящие от "чуда" глазёнки, как в Доме отдыха они лепили из снега длиннющего динозавра и как малышня просилась у неё посидеть на нём и она жутко важничала... Я, признаться, не ожидал от него такой откровенности, он заметно хмелел, но рассказывал, по крайней мере, без надрыва. Мы щипали воблу и пили... Когда ей было пять лет и он послал её одну в магазин, наблюдая из окна, как она шагает с огромным пакетом и зажатыми в кулачке деньгами, то не смог удержаться и побежал за нею, тайком, скрываясь за прохожими, "как мальчишка"... Дочка от него отреклась.

- Я позвонил ей, поздравить, на шестнадцатилетие. Говорит: "Ты мне больше не отец", - спокойно так. Конечно, я сволочь, но сказала бы уж "ненавижу", а то - "не отец".

Он говорил всё медленнее:

- Так прошёл год, и начал я понемногу сходить с ума. Тихо так сходить... Не могла она меня забыть!

И вот тогда-то посылает он ей телеграмму, якобы от имени друга. Додумался ведь: так, мол, и так, отец ваш похоронен такого-то числа и такого-то месяца, в посёлке таком-то, с указанием адреса, места могилки (!), соболезнованиями... "Ну не может же она не прийти!"

- Я уж к тому времени и бороду отрастил, первый раз в жизни: продумал, чтоб, значит, дочка не узнала вдруг. Со сторожем кладбищенским тоже без проблем: выпили пару раз, всего-то делов - три бутылки водки. Плиту тоже сам выбил, халтурил когда-то, пригодилось уменьице вот. Беру отпуск...

- Погоди, это ж было-то...

- Ну да, в мае.

Воистину чужая душа - потёмки. Он ведь ходил на работу, как-то ведь жил, шутил с нами... а вечером, значит, возвращался и долбил себе по мрамору буквочки-циферки: родился - умер... и веточку внизу не забыл (он показывал мне плиту), ну Анатолий! Ну молчальник!

- Каждый день, как на пост, - туда. Прихожу, ставлю плиту... там в конце аллеи холмик один нашёл, безымянный, рядом склеп - удобно... Сижу за ним, - он вяло усмехнулся, - даже ночевал там.

- Не страшно?

- Страшно... Но дома страшнее. Мне нужно было, чтобы она пришла, хоть на минутку! И всё, и больше ничего! Знаешь, как нам с ней весело было!..

Он увидел её на пятый день, под вечер: худенькую фигурку с чёлкой. Увидел, как она блуждает по кладбищу с белым букетиком, как идёт прямо к нему по аллее в чёрной косынке, как подходит к могилке...

Я представил себе большого нескладного человека, скорчившегося за склепом... в запотевших очках...

Он видел, как она положила цветы и заплакала.

Он бежал за ней до самой станции, прячась за прохожими, как тогда, "как мальчишка", и только в последний момент, когда она уже входила в электричку, он узнал в ней подружку дочери... Они часто брали её с собой на прогулки (отца у неё не было), приглашали на праздники, вместе дурачились, играли...

- Они действительно очень похожи с ней. И чёлка как у Катёнка, такая же...

Я хлопнул его по колену, просто хлопнул, не знал, что говорить...

- Так я себя и похоронил, - сказал он. Дочка так и не пришла, отпуск мой кончился... Пошёл к батюшке в храм - не вешаться же... Долго говорили, он даже к себе меня затащил, на чай. Стал ходить на службы, когда мог, на исповедь, я ведь крещёный. В это воскресенье тоже был. Батюшка благословил вот с дочкой встретиться... Боюсь... - улыбнулся он, - как с того света к ней...

Встретились ли они? Не знаю.

Почему он вспомнился мне? Каким непостижимым звеном связался он у меня с нашим недавним попутчиком? Загадка...