-2-

КНЯЖНА ЧАВЧАВАДЗЕ

Однажды в группу поступила новенькая. С большим удивлением я узнал, что Сангали Чавчавадзе, так звали девочку, была грузинской княжной. Ей недавно исполнилось двенадцать лет. Черноокая, с пышными волнистыми волосами, Сангали носила маникюр, что в ее возрасте для того времени считалось неприемлемым, особенно в "Искре" , где все мы были одеты в одинаковые казенные бежевые пижамы и мальчики отличались от девочек только по короткой стрижке.

Княжну Чавчавадзе нянечки водили впереди себя под мышки. Она с трудом волочила по полу полусогнутые и тершиеся коленками друг о дружку ноги. За столом Сангали дичилась и поначалу ни на кого не хотела смотреть. Она сидела, уронив голову на руки и спрятав лицо. Как-то нас с нею случайно усадили вместе. Мы были почти что ровесниками. Но Сангали казалась гораздо старше. Кроме того, она ведь - княжна! В этом слове для меня было что-то сказочное и недоступное. Но внезапно во мне, сам не знаю, почему, пробудилось чувство глубокого сострадания к Сангали. Я вспомнил, как первые дни тоже очень тосковал по дому. И вот я тронул ее за рукав:

- Сангаличка, а Сангаличка!

Она тотчас вскинула голову. И я увидел ее огромные пронзительно черные, полные страха глаза.

- Сангаличка, Сангаличка! Что Сангаличка?! Ты побить меня хочешь, да?! Только попробуй! - воскликнула она и уже занесла кулак на тот случай, если я, и впрямь, полезу к ней драться. Я немного опешил. Но потом улыбнулся и сказал:

- Не бойся. Я просто хотел спросить, как по-грузински будет "жук".

Сангали внимательно посмотрела на меня и впервые заулыбалась:

- Не понимаю, что ты хочешь спросить: "жуки" или "руки"? - В слове "жуки" она делала ударение на первом слоге.

- "Жук!" - сказал я как можно четче, стараясь побороть заикание.

- Хэли, - ответила девочка, - хэ-ли. А меня зовут не Сангаличка, а Сангали, Сангалико. А тебя как зовут?

- Вася.

- Значит, по-нашему Васико.

Вот так мы с Сангали Чавчавадзе сделали первый шаг к дружбе. Когда ее никто не торопил, Сангали бралась за спинку стула, потихоньку вставала и могла немного пройтись одна, без чьей-либо помощи. Она покачивалась из стороны в сторону, расставив руки, чтобы в нужную секунду на что-нибудь опереться и не упасть. И если бы не ее согнутые коленки, то она напоминала бы девочку-канатоходца. Сангали быстро привыкала к детям. Она оказалась веселой и не по возрасту рассудительной. Кроме того, легко разговаривала по-русски. С ней было интересно. Как-то раз она незаметно подошла ко мне, и я даже вздрогнул от неожиданности, увидев ее рядом.

- Не надо дрожать, Васико! Это же я, а не волчонок серый из леса к тебе бежит, - с приветливой улыбкой сказала мне Сангали.- Я правильно говорю, - волчонок, - да?

- Конечно. Ты, наверно, живешь в красивом княжеском дворце?

- Что ты, Васико! Зачем дворец! У нас в Тбилиси обыкновенный дом, как у всех.

Я был слегка разочарован. Моя дивная сказка разрушилась. Но с этой минуты Сангали точно спустилась для меня с небес на землю.

Она рассказывала про маму, которая ее очень любит, про своего дядю Гиви, про кошечку Кэтино, что недавно поселилась в их квартире. Я узнал, что, оказывается, мама по-грузински будет дэда, девочка - гого, а мальчик - бичо.

 

ДРУЖБА

Вскоре мы подружились. И Сангали начала учить меня грузинскому алфавиту. Она говорила, что буквы там совсем простые. Но как я ни старался запомнить эти многочисленные петельки, крючочки и загогулинки, у меня ничего не выходило. И моя подружка очень огорчалась. Ведь ей так хотелось, чтобы я смог научиться разговаривать с ней на ее родном языке. У меня в голове вертелись слова: генацвале, гамарджеба, мадлоб. В свою очередь я рассказывал девочке о жуках, бабочках, кузнечиках и стрекозах.

- Тебе что все они нравятся? - спросила Сангали.

- Да, - ответил я и подумал, что сейчас она наверняка скажет: "Фу, какая гадость!" или еще что-нибудь в этом роде. Но Сангали произнесла с какой-то недетской задумчивостью:

- Знаешь, Васико, я когда приеду в Тбилиси, то пришлю тебе про них книгу.

- Спасибо, Сангали. А эта книга будет на русском языке?

- На русском, на русском. Ты же не поймешь по-грузинскому. И надо говорить не спасибо, а мадлоб, Сангали! Эх, Васико-Васико! - с укором сказала девочка и, улыбаясь мне, покачала головой.

Благодаря тому, что мы с Сангали подолгу болтали обо всякой всячине, она стала больше понимать мою речь, а я начал лучше говорить. Теперь мы всегда сидели вместе, Андрей Исаджанян, я и Сангали.

Несмотря на то, что воспитательницы, нянечки и медсестры, за редким исключением, хорошо относились к детям, меня не покидала смутная тревога. Может быть, еще и поэтому искреннее участие, которое проявляла ко мне Сангали, ее доверительное "Знаешь, Васико..." заставили и меня потянуться душой к этой девочке.

Между тем наступило первое сентября. И вместо игрушек и книжек, на наших столах появились учебники, тетради и высокие картонные коробочки от лимонных долек, в которых стояли карандаши. Школьные принадлежности хранились у воспитательниц. И перед началом уроков они раздавали их нам.

 

РЕВАЗ

Уроки были днем, а вечером после лечебных процедур и "тихого часа" мы готовили домашние задания. Те из нас, у кого не получалось делать их письменно, заучивали наизусть. Мои пальцы плохо подчинялись мне. Я писал, крепко зажав карандаш в кулаке и водя всей рукой по тетради, что требовало от меня больших усилий. И вот однажды, когда я решал сложный пример по арифметике, то услышал, как рядом тихонько всхлипывает Сангали. После уроков я взглянул на ее заплаканное лицо и спросил:

- Что с тобой, Сангали? Может быть, у тебя задачка не получилась?

- Васико, ты знаешь, что они сделали?! Я уже спать легла, а тут пришла Галина Григорьевна с какой-то медсестрой, и они стали меня к кровати привязывать! Я им говорю, что не надо меня связывать, я же не сумасшедшая, правда, - и никуда не убегу. Мне ходить трудно. Я спать хочу. А они все-равно связали. Лежи, говорят, царица шамаханская. И ушли. Ты знаешь, Васико, знаешь, когда меня сюда привезли, я думала, что тут все плохие и будут меня бить. А ты не такой. И Людочка Огородникова тоже... Она на цыпочках ходит, а встала, увидела, что мне больно и сняла эти веревки... Мне и теперь очень больно, Васико! Скажи, тебе немножко-немножечко меня жалко, да?

Я осторожно провел своей непослушной рукой с растопыренными пальцами по мягким волосам Сангали.

- Успокойся, пожалуйста, - сказал я. - Здесь нас так лечат, понимаешь. Меня вот тоже привязывают - и ничего. Нужно потерпеть, Сангали. Скоро мы поедем домой, и тогда все это кончится.

- И тебя связывают, Васико, и тебе больно?!!! Лечат, говоришь! Пускай они себя так лечат, а не нас!!! Это они нас наказывают просто. Почему? Потому, что мы больные, да?.. Васико, слушай, - продолжала Сангали. - Тут есть еще мальчик или девочка, чтобы умели по-грузинскому говорить?

Мальчик Реваз Кочарадзе был в старшей группе. Я видел его всего дважды. И он произвел на меня настолько сильное впечатление, что мне даже захотелось в чем-то быть на него похожим. Реваз репетировал с музыкальным работником неаполитанские песни. И у него был красивый, хорошо поставленный голос. Но как встретиться с Ревазом?

- Придумал! - радостно крикнул я. - Скоро ребята из других отделений будут давать у нас концерт. На нем должен выступать и Реваз. Не зря ведь он так долго репетирует. Ты напиши записку. Мы ему ее передадим прямо на концерте. А потом он тебе ответит, Сангали.

- Это ты очень хорошо придумал, Васико! А что Реваз Кочарадзе мне обязательно ответит, да?

- Ну конечно!

Однако с того дня Сангали вновь замкнулась в себе, похудела, осунулась. На ее лице застыла гримаса отчаяния.

- Я больше не могу ходить, Васико. Что они со мной сделали? У меня очень болят ноги, - говорила она. Через несколько дней у нее поднялась температура. И Сангали отправили в изолятор...

  

ЯБЕДА

Вечером в игралку зашла тетя Тоня.

- Труфанов! Пойдешь на свидание! К тебе родители приехали. В вестибюле ждут.

Она усадила меня на детскую деревянную коляску на пружинных рессорах и повезла по длинному коридору. За нами следом пошли две девочки. Их имен и фамилий я называть не буду. Вестибюль оказался просторным с голубыми стенами и белыми колоннами. На диване напротив окна сидели мои мама с папой. Я очень обрадовался. Папа поднял меня на руки.

- Здравствуй, сынок! Какой ты большой уже стал! - сказал он, поцеловав меня в щеку и вполголоса добавил. - Васек, нам с мамой пришлось сказать, что мы на днях едем в длительную командировку в Китай, чтобы нас к тебе пустили. Поэтому, если что... Ну ты понял.

Мама обняла меня, посадила рядом и начала подробно расспрашивать, как мне живется в "Искре". Особенно интересовало маму с папой, занимаются ли со мной гимнастикой. Я ответил, что все хорошо, методистка тоже хорошая, но почему-то на занятия и в спортзал меня уже не берут... При этих моих словах две девочки, которые так и остались стоять в коридоре у приоткрытых дверей в вестибюль, переглянулись и мигом заспешили обратно.

- Как же это так получается, - строго произнес папа -. Методистка хорошая, а заниматься не хочет. Ты-то сам хочешь, чтобы с тобой занимались или ленишься?

- Да, - сказал я, - конечно... Конечно, хочу. - Я слегка запнулся, потому что сразу вспомнил про укладку. И мой ответ прозвучал неубедительно.

- Понимаешь, сынок, - продолжал папа, - гимнастика для тебя сейчас - самое главное. И ты должен стараться делать все упражнения, какие нужно. Трудно тебе, тяжело - не имеет значения. Надо - так надо. Как говорится, через "не могу". Все остальное само приложится. Главное - ходить!

- Вот именно, мы с папой изо всех сил стремимся как можно скорее поставить тебя на ноги. И ради этого устроили тебя в санаторий. А теперь вот выясняется, что ты здесь совершенно заброшен! - с огорчением подтвердила мама и спросила. - Как же зовут вашу методистку?

- Галина Валентиновна.

- Галина Валентиновна, - медленно повторила мама...

Тем временем девочки, стоявшие под дверями, передали воспитательнице, что Труфанов жаловался родителям, что ему не делают ЛФК. Эта новость тотчас распространилась среди ребят. И я возвратился в группу с обидным прозвищем ябеда.

Дежурившая в тот вечер Валентина Григорьевна отчитала меня при всех. И как мне показалось, больше для порядка, чем всерьез. Я понимал, что сказал маме с папой правду. Но, выходит, ее не следовало говорить. Впрочем, к счастью, и ребята, и воспитатели быстро забыли об этом.

На кровати, под подушкой, я нашел письмо от Сангали, которое принесла тетя Тоня. В нем крупным, неровным почерком было написано: "Васико! Я тут одна и пишу письмо. Ты, Васико, тоже немножечко скучаешь без меня, да? Врач была и сказала, что со мной ничего страшного нет, что я скоро выздоровляюсь - правильно? Надо только побольше поспать, и все пройдет. Когда будет концерт, я буду уже со всеми. И увижу Резо Кочарадзе. Васико, у меня есть только вот этот один листочек, и я пишу на одной стороне на русском для тебя, а на другой по-нашему - для Резо. Если я долго не поправляюсь, ты передавай ему, пожалуйста. Вот и все. До свидания! Сангалико."

На другой день о моем проступке стало известно Галине Валентиновне. Она привела меня в свой кабинет. Там уже была Эмма Дмитриевна. Галина Валентиновна начала говорить о том, что я у ней не один: тяжелых ребят почти половина группы. Как ей сразу со всеми управиться, когда самой приходится приносить нас на занятия на руках или привозить на старой неудобной коляске. Это очень трудно. А я вот возьми, да и наябедничай на нее родителям...

Я почувствовал, как краска стыда заливает мое лицо, и едва слышно прошептал:

- Галина Валентиновна, извините, я совсем не хотел вас обижать. Это слу... , это случайно так вышло.

- Не хотел, а обидел, - она вынула носовой платок, приложила его к глазам и порывисто выбежала из кабинета. Что-то словно оборвалось у меня внутри.

- Видишь, Василь, теперь твои родители напишут докладную главному врачу санатория. И Галину Валентиновну могут даже с работы снять, - сказала Эмма Дмитриевна и почему-то сочувственно посмотрела на меня.

И хотя я знал, что мои родители ничего такого писать не станут, - они ведь очень добрые и всепонимающие, - к горлу подступил комок. Я не выдержал и заплакал.

  

previous   next