Весна
Во всём
природушка так создала,
чтоб понимать, а мы народ
тёмный.
Александра Яковлевна
Суханова из села Нёноксы
Архангельской губернии
Открыло
солнце настежь нас,
и долетают до него улыбки,
пришла весна и небо синее
открыла,
и возлетают до него хвалы,
а к нам слетает милость,
как листы бумаги,
и мы их ловим,
и складываем пароходы,
которые пускаем в ручейки,
и по каналам поплывём,
а мимо нас - дворцы, и дожи,
мосты, и вздохи, и фонтаны слёз,
и розы украшают в банках наши
окна,
из их стеблей выглядывают
листья,
а за окном шумят машины,
и отовсюду наплывает небо
ещё такое робкое,
одето в облака,
как и земля ещё одета снегом.
Небо, небо! По небу мы плывём на
пароходике,
и дожи нам кивают головами,
мы пишем письма на листах
летящих
и поздравляем всех:
пришла весна и небо синее
открыла,
и долетают до него улыбки,
открыло солнце настежь мир,
чтоб от зимы его проветрить!
В ожидании
мамы °
Моим
единственным утешением,
когда я ложился спать, было
то, что мама придет
поцеловать меня, когда я
буду в постели.
Марсель Пруст **. В поисках
утраченного времени. В
сторону Свана
Дождика синий
болезненный сок,
жимолость майского вечера
капает;
теплыми, липкими, терпкими
лапками
туго натянут во тьме волосок.
Сизая комната солью посыпана,
полая спаленка, полная мной.
Желтые отблески дремлют на
липах.
Мама с гостями, а я с пустотой.
Слышу, как острыми, злыми
копытцами
черные стрелки по стенке
стучат:
это к сестре в наш таинственный
сад
едет чужой безжалостный
рыцарь.
Там, где сидела она под окном,
только иголка в узоре
невышитом.
В лодку садится, плещет веслом
и проплывает легко между
крышами.
Из-под воды с неизменной тоской
слышу, как старая лестница
дышит:
мама идет попрощаться со мной.
_________
° Рис. Климента
Редько *
«В ожидании мамы». ^
Травушка-муравушка
и жучок-паучок
…Но нам
стало очевидно, что
земля-то не идёт и что мы
должны идти, а как должны -
этого уж мы решительно не
понимаем, потому что в
книжках нигде об этом не
написано и потому что для
этого, видите ли, надо
носить егеровскую фуфайку
и учиться плавать.
Иннокентий Фёдорович
Анненский *. Драма
настроения («Три сестры»)
Живёшь, как
трава растёт:
ветер головку пригнёт, солнце
согреет.
Тянешься к свету, к небу, дождя
боишься
или радостно воду пьёшь
корешками белыми, всем телом.
Кто-то пройдёт, ногой примнёт,
встрепенёшься, улыбнёшься:
живая.
Жучок прилетит, погудит,
пожужжит,
усмехается:
«Лентяйка!
лапкой не шевельнёшь,
усиком не поведёшь,
крылышков не расправишь!»
А ты - трава, как трава живёшь;
капли росы на остром кончике
сладкие.
Жучок усмехается, на травинке
качается,
добрый жучок, хороший жучок,
черномазенький.
Прилетел - улетел: у жучка много
дел.
А ты как трава растёшь-живёшь,
колыхаешься,
улыбаешься.
Жуки
Даше
1. Жуки в
бонбоньерке
Закрываю
дверцу шкафа изнутри:
терпко пахнет сказкой и зимой.
Бонбоньерка - дядя Пол мне
подарил
и велел конфеты съесть самой.
Разрезает лодка носом темноту -
желтый свет рассек ладонь
пруда.
- Правда, за купальней лилии
растут?
- Дядя Пол, мы поплывем туда?
Слышу влажный треск
надломленных стеблей;
лунных рыб мерцает чешуя
под ногами; шелест шоколадных
змей
переплескивается через края
лодки.
Собирать жуков больших,
и хранить в коробке от конфет,
а потом смеяться, разыграв
родных -
баловство, а колдовства тут
нет.
Ем до теплых слез конфеты, ем
одна,
так что сладкой болью сводит
рот.
Подступает нежной тошноты
волна:
в бонбоньерке дядя Пол живет.
Жжет мне руку горький шоколад
черным комом сладостной тоски.
Я не буду! Сестры пусть едят.
А в коробке - майские жуки.
2.
Скорость
Глянешь на
карту мира - и Ливерпуль,
пулей бьющий в теплое, вязкое
сердце.
В новой машине громко хлопнули
дверцы,
руки легли на черный блестящий
руль.
Пестрые фантики - мимо дома
летят,
лимонадом звонким льются
деревьев строчки
мимо губ, хотя бы один глоточек,
пестрой туники сладкий
смертельный яд -
отрываешь дольки плоти
фруктовой, сочной,
капли соленого сока легко
скользят
между пальцами к локтю - жуки
щекочут
нежное тело, лежащее на земле.
Вернуться страшно. Оставить
безумно больно
свою золотую клетку, привычный
плен,
чтобы вырваться птицей на
Божью волю.
Размышления
барышни, варящей варенье в саду
Кате
Порт
сентября наполнен мачтами
усталых трав,
и паутина парусов спокойно
дремлет,
и красного огня шуршит атлас,
и складками свивается под
грубыми руками
купцов. И воздух, сладкий
солнечный сироп,
я слизываю с губ, и лакомится
ветер
на небе пенкой облаков.
Так я варю сливовое варенье:
я в медные колокола стучу,
зову всех в церковь на молебен.
Купцы, купцы, плывите далеко,
где из дворца выходит на закате
печальный принц и видит мачты
трав,
испачканные капельками солнца.
Катюшке
В этом городе
тоже деревья желтеют,
улетают грачи на юг, собираясь
в стаи,
в непрестанном шуме машин под
руками феи -
ноты в твоих тетрадях - лица
мелькают.
Ты оставишь провинцию,
английской булавкой
заколовшую сердца бордовую
мягкую складку.
Яркий фантик на давно не
крашенной лавке,
на тротуаре мокром тенистого
детства остатки
ты покинешь, как все. И пойдем
по коричневым лужам,
по опавшим листьям, по узким
трамвайным рельсам,
по холодным узорам черных
осенних кружев -
городские бездомные птицы,
маленькие погорельцы.
Как на прогулках в детстве,
чтобы чуть-чуть согрелись
пальцы, руки ко мне в карман
положим.
В этом городе небо так
акварельно
и многолюдные улицы на
партитуру похожи.
Музыка
моим
сестрам
Даша
Она садится у
окошка,
берет гитару. Нам в укор
она сегодня для прохожих
играет гамму до-мажор.
Ведь мы понять ее не сможем,
а там, внизу, разиня рот,
толпа некормленых прохожих,
как манны, звуков гаммы ждет.
Катя
Когда другой
сестре не спится
(иль это только снится мне?),
за инструмент она садится
и раздается в тишине
фортепиано звук упорный,
что оценить так трудно нам,
но от которого в восторге
соседи плачут по ночам.
Осень
(подражание
Жаку Преверу *)
Воздух
наполнен дыханьем
последних листьев
и душами последних цветов
оттого-то он так прозрачен
и звонок от их голосов.
По улицам ходит синеглазый
конь
не смея воздух глотнуть
потому что
он боится вдохнуть случайно
кого-нибудь
он подбирает губами
желтые листья
и улыбается людям
если они отчего-то хмурятся
но никто не обращает внимания
будто у нас каждый день
синеглазые кони ходят по
улицам!
Старость
Animula
vagula blandula
hostis comesque corporis…
Adrianus °
Струны
египетской арфы ослабли,
устали,
так повисают морщины пустыми
сетями,
что принесли только мусор и
пестрые камни.
Розовой амфоры шероховатая
кожа,
узеньких трещин серебряная
паутина,
гладкими каплями теплое масло
сочится,
губка горячего рта
прикоснулась к ресницам,
сладкие слезы вина поцелуем
впитала,
легкие струи волос наливаешь в
ладони -
чаши душистого меда, тягучие
тонкие пряди.
Черные косы ветвей, как собаки,
ластятся к ветру.
Темный, неласковый дождь
барабанит по кровле.
Белые складки плаща, белые нити
печали,
старые тихие дни, словно капли
последнего масла,
в розовой амфоре рук горсточка
серого пепла,
горсть золотого песка. Дождь
барабанит по кровле.
Желтая радости пыль сыплется
мимо ладоней.
Губка горячего рта, капли
душистого масла,
пригоршни гречневых сот,
темные длинные пряди,
волосы черных ветвей, струны
расстроенной арфы,
сети пустые вынули слабые руки.
Мусор и пестрые камни. Дождь
барабанит по кровле.
__________
° Душа, скиталица
нежная,
телу гостья и спутница…
Адриан * ^
О
бабушке
Вот где
теперь твоя душа томится -
в шкафах, пропахших старыми
духами,
среди цветных клубков и
пестрых тряпок.
Моя печаль, мое недоуменье,
горошинки засохшей колкой
пижмы
рассыпались в ладонях желтой
пылью.
Глухое сердце платяного шкафа
наполнено твоим недугом
душным,
и даже если дверцу приоткрою,
во мраке струйка света
растворится:
я шебуршу молитвами пустыми
и тихо свитера перебираю.
Мой трудный долг - твоей любви
монетка
меж половиц рассохшихся
застряла.
Немыми безразличными словами
из узкой щели как ее достану?
Но не за горсточку сухой
молитвы
согрей дыханьем крошечную
душу.
Ведь Ты же Бог -
Ты все на свете можешь.
Март-май
2002
Простая
зимняя песенка
Посвящается
Володе Верещагину,
поздравившему меня с зимой,
и моим сестрам,просившим
слова для новогодней песенки
Пришла зима,
пришла судьба,
и никуда не денешься.
Морозный воздух на губах
и колется, и пенится,
и обалдевшие слегка,
нахохленные, красные
люди быстрее ветерка
по тротуарам шастают.
И тяжесть зимняя забот,
и иней на ресницах,
становишься неповорот-
ливым, как древний рыцарь.
Везде мороза аромат,
хоть окна и заклеены,
сосульки-лампочки висят,
не греют батареи, но
ведь скоро, скоро Новый год,
и с елкой, и с подарками,
и столько радостных хлопот,
что сразу станет жарко.
И бегло поглядим назад:
печалиться не стоит -
все было хорошо, но за-
втра лучше будет вдвое.
Пришла зима, пришла судьба
и пеной лимонадной
шипит, искрится на губах.
Все будет так, как надо.
Об
Иозефе Кнехте *
Тяжелый снег,
напитанная губка,
водой душистой, оттепелью
полный,
нога скользит за шумной
собачонкой
и мякиш снежного гриба ломает.
Простая песенка немецкой
флейты,
листок последний, пылью
придорожной
припудренный, и гибких пальцев
нити
и полосы на бежевой бумаге.
И - бусины печали нить за нитью
по капиллярам, корешкам,
травинкам
гербария высокогорных дней.
Восходит день, и золотое солнце
приветствуют языческие тени
и бьются в пляске огненные
руки.
Но тонкое похолоданье смерти -
и высота, и глубина, и сила,
небесная немеркнущая радость
встречает солнце на песчаном
дне.
И мыльной губкой чистую
тарелку
все трешь и трешь, и голубые
капли
нанизываешь на иголку грусти,
и мыльные пускаешь пузыри.
De Abeilardo *
On croit que je
dors: je pris °.
Б. Поплавский **
На каменный
пол сползает
нелегкого сна рогожа.
В линялом подряснике холод
придет и тебя разбудит.
Тревоги колокол гулкий -
ударит, проснувшись, сердце.
И ты опустишься на пол
перед святым распятьем.
Так нестерпимо томленье -
разве слова помогут?
Сердце не мех на слане °°,
но капля вина молодого,
в гортани бродящего сладко.
Нужду и беду мою знаешь,
когда на постели тайно
я без единой слезинки
перед Тобою плачу.
Лбом прикоснувшись к полу,
и языком катая,
имени спелую вишню,
что обернулась пчелою,
упомяну Абеляра
в нежной моей молитве.
В тесной келье болезни,
в сумраке лихорадки
бредит он и томится.
И дремлет его сиделка,
сестрица моя родная -
ласковая тревога.
__________
° Думают, что я
сплю: я молюсь. ^
°° Пс. 118:83 ^
«Собор
Парижской Богоматери»
Сестра
Беата *
В сердце неустанном
из мутного стекла
немного валерьяны
я брату принесла.
Горит холодный камень
солнечным огнем.
Вижу ада пламя
на лбу твоем.
Вздымает к небу шпили
готический костер.
Ты дышишь черной пылью
среди реторт.
Пестиком размолота
душа - сухой чабрец,
но делает не золото
он из людских сердец.
Кипит в реторте башни
и бьется, чуть дыша,
в корявых пальцах страшных
твоя душа.
Только имя Божье -
гроза твоим врагам.
Вырвать колбу можешь
лишь ты сам.
Душа, в молитве тая,
победит огонь -
капля золотая
упадет в ладонь.
Принцесса
Клевская
Хочу ли я
быть вовлечена в любовное
приключение? <…> Хочу ли
поступить
предосудительно? И хочу ли,
наконец, подвергнуться
жестокому раскаянию и
смертельной боли, которые
несет любовь? Я побеждена и
повержена привязанностью,
увлекающей меня помимо
моей воли.
Мадам де Ла Файетт.
Принцесса Клевская. *
На совести
моей, прозрачнее стекла,
Свой неопрятный след
запечатлела мгла.
Так кровь из-под клинка в узоре
златотканом
Струится теплая, и цедишь ты
из раны
Пурпурное вино, что мучит и
пьянит,
Из-за которого по жилам яд
разлит.
Стальное лезвие воспоминанья
ранит,
Под ледяной рукой не утихает
пламя.
В часовню разума горячею
волной
Стучится страсть и вновь
беседует со мной.
Сквозь пальцы капают на
жаждущую землю
Запретные мечты, и, замирая,
внемлю,
И, задыхаясь, жду любви лукавых
слов -
И в сладостных сетях дрожит ее
улов.
Но, словно чистый снег на всей
земле без края,
Кольчуга чешуи холодная
сверкает.
Зимний
почтовый
Моему
нежно любимому прадедушке,
французскому летчику,
а также моему
единственному
корреспонденту А.Д.
И писать,
и присылать
письма вечно буду я.
А. Бородин *
Как раз нам в
угоду на тысячи километров
распласталась пустыня тонкой
хрустальной бумаги.
Ждут под окнами писем сильные
ветры
зимние - почтовые голуби,
преисполненные отваги.
Угольный карандаш Контэ
вибрирует на вержерах,
pontuseaux превращаются в мосты
изящной работы:
решаешь пространство листа,
руша барьеры,
прорывая белую плоскость
винтом самолета,
прерывая тугое безмолвие
простыми словами,
ласковыми звездами, утонувшими
в старом колодце,
звезды нужно достать из
ведерка губами,
не позволить упасть на землю,
не дать расколоться
или хранить обрывки металла во
фланелевом сердце -
самолет, ясной тверди залитый
волною,
прикрываю ладонью от легкой
временной смерти
светлячка, не открытый еще
учеными астероид.
Просто слово умелое ставит
силки и сети,
заполняет собой недоступное
даже мысли
пространство, растянувшееся на
тысячи световых столетий
нам в угоду, - писать
бесконечные нежные письма.
Феодул
Мукаи Томио *
маме
***
Теплый всплеск воды:
тихое имя Христа
плотвичка твердит.
***
Тонкая ветка,
чистые капли дождя,
молитва цветов,
в сердце - Господне вино,
утренняя тишина.
***
Скрыл
сегодня снег
вчерашние лепестки -
кроткие вишни.
***
Поля под
снегом.
Одинокая ива.
Безмолвный покой.
***
Почки
набухли.
Весенние небеса.
Годы скитаний.
***
Ночной
мотылек,
трепет в ладони сжатой.
Томится душа.
***
Серые тучи.
Соленый ветер морской
исполнен любви.
***
Морская вода
-
самый сладкий напиток.
Полную чашу
горькой воды подносит
В теплых ладонях Любовь.
Давно
1.
Пергаменная рукопись
Черная птица,
птица зигзица
хвост выгибает до самой земли.
Брату Терентию * долго трудиться,
чтобы сестрицу развеселить.
Мускусом душным, шкуркой
коричной,
как по песку,
белка лукавая, злая куничка -
юркая буква бежит под строку.
Нюхает воздух, горький и
пыльный, -
ловкий прыжок -
птица забила, захлопала
крыльями,
звякнул надломленный позвонок.
В язвинку, дырочку, ровную,
круглую,
спряталось, смотрит горящим
глазком.
Жгутся так весело красные угли,
язвочки лижешь больным языком.
Время сочится из маленькой
ранки,
быстрые начерки легких чернил,
брата Терентия следы
безымянные
мягкий пергамен мне сохранил.
13
апреля 2002
2.
Монастырь
Натянули
нитки прочные
на коньки тесовых крыш.
И качались враны ночью,
И кричали еле слышно.
Дверь открылась нараспашку,
К ним из кельи тихо вышел
В старой рясе мой монашек
Напоить их терпкой бражкой,
Накормить их горькой кашей.
Вынес полное лукошко -
И чернильные орешки,
Торфяные хлеба крошки
Он кидает им поспешно.
Птицы кланяются в ножки,
Птицы плачут безутешно.
Как нам вырваться из плена?
Хрустнул колокола хрящик,
Надорвался. Но нетленный
Купол неба настоящего
Увенчал пустые стены.
Может быть, услышу ясно
Ангельских соборов гласы
В лепестках опавших красок.
Только положить ладони
На следы кирпичной крови.
В небе сладостно бездонном
Души Бога славословят,
Церкви подняли трезвон.
7
апреля 2002
Заметки
палеографа
Покланяние
от Незнанки,
покланяние ко Нежате. *
Я послал к тебе, брате. Беросто **
написав…
Застекленные строки,
бересты потемневшая кожа.
Говорили комочку глины,
приложили к больному месту
крошки хлеба и капли меда;
в самом сердце своим писалом
процарапали только слово,
будто дырочку не зашили.
Не кукушкою обернулась,
на забрале чистившей перья.
Надевала мужское платье,
не брала ничего, кроме соли,
ни одежды, ни меди в пояс,
подходила к высоким стенам
и стучала в глухие ворота.
В полумраке с одной свечою
брат Терентий сидит и пишет.
(Посчитать серебристых птичек,
накормить воронят железом,
напоить их ртутью и серой.)
И его борода так терпко
пахнет потом и теплым хлебом.
Я твою повторяла работу
и под руку тебе попала,
в полумраке холодной кельи
я ловила твои движенья.
Захрустела ледком на лужах,
покричала твоих вороняток,
лисенятам дала горбушку.
Мягкой губкой крестообразно
протирала тело с молитвой.
Я дошла до конца, и тильды,
будто вороны разлетелись:
на пергаменных створках сердца
только дырочка и осталась.
Аптека
А.Д.
1. (Tinctura vocis)
Ходишь в
молчанье сладком,
отстукиваешь синкопы
по вылощенной брусчатке
провинциальной Европы.
Город воспоминаний:
домики в птичьих клетках,
голуби под ногами,
воздух с привкусом лета
сеет сухие споры,
сахаром тает во рту, и
сердце под самым горлом
в теплом гнезде воркует.
Крепкие шарики грецких
орехов тугой истомы -
жажды болезненной с детства
приступы мне знакомые.
Блики на стеклах тают -
мне не напиться вдоволь.
Есть ли вода живая,
звук человечьего слова?
2. (Sal terrae?)
Спустилась
по чистым ступеням
на лаковый вымытый пол.
Аптекарь, задумчивый немец,
с улыбкой ко мне подошел.
Среди порошков и таблеток
устроить укромный грот,
дышать глицериновым светом,
есть горький каштановый мед,
к лекарствам приклеивать
бирки,
смотреть, как поднимется ртуть,
в стеклянную трубочку дуть,
пускать пузырьки и пробирки.
- Ты соли пресной не хочешь?
Прислали недавно пуд
нам по электронной почте.
- А воду здесь продают?
Кристаллы содомской соли
в теплой твоей руке.
Падает медный нолик
из кошелька на паркет.
Нагнулась, поломанный грошик
ища на полу. В дорогих
немецких ботинках хороших
вижу две правых ноги.
И, фантики перебирая
от всех пережитых чудес,
радостно улыбаюсь:
- Мне букв немножечко взвесь?
3. (Unguentum ad
alas)
Мяла в
пальцах пакетик, благодарила -
то ли глюконат кальция, то ли
титановые белила -
на стекле перетираешь пигменты
или
таблетки, легкие гранулы пыли
придорожной, ставшей одеждой
светлой
для прохожих, пронизанных
солнечным ветром.
Лишь в полете парус нальется
силой,
только б узы плоти, тяжелой, но
милой,
и тугие путы земли отпустили.
Ледяные кристаллы - хрупкие
белые крылья
тают
в ладони.
Где же твои усилья?
Пенуэл
Степь в
ожиданье рассвета заплакала -
поцеловала горячая капля
спящего в горькой полыни
Иакова.
Тихо всплывает из бездны душа,
смотрит из черного ока с
опаскою:
кто прикоснулся так твердо и
ласково,
кто наклонился, любовью дыша?
Дальше борьба от испуга
упрямого,
дальше победа над пропастью, в
самой
страшной на свете победе -
тоска,
слезы и жалобы - терпкие
гранулы,
мелкие камни точеными гранями
режут живое до крови, но раны
побежденная лечит рука.
