© М.Яковлев. Время дороги

Чем интересна ещё дорога, так это людьми, с которыми предстоит встретиться. Они ведь и не ждут тебя, да и сам ты едва ли догадываешься о них. И тем не менее приходит час, и они появляются из этого "случайного" бытия и на какое-то время становятся участниками твоей "неслучайной" жизни; а нeзнaчитeльное с виду знакомство оставляет по себе такой след, который потом уже не стирается...

В одной из наших поездок как-то свернули мы в некую деревеньку, завидев ещё издалека сверкнувший над нею крест. Поплутав немного по палисадникам, отыскали вполне опрятную церковку с висящим замком. Правда, напротив неё выглядывал под серою крышей настоятельский дом. Заглушили мотор, вышли, стоим. Ни звука. Неужели облом? Калитка была не заперта, и мы вошли. За калиткой нас встретил медведеобразный пёс, он несколько раз рявкнул, подрагивая брылями, и мы почтительно замерли, поглядывая с надеждой на хозяйские окна. Наконец на крыльце показалась матушка. Она отвела чудовище в угол сада и, улыбаясь словно дорогим гостям, подошла к нам. Не успели сказать мы и пару слов, как следом за нею выкатился радостный батюшка. Был он кругл и свеж, в крепких ещё летах, и узнаваем с первого взгляда. Как будто где-то встречался с ним, хотя точно знаешь, что никогда не встречался. Разговор завязался как-то сразу, без напряжения и заминок. Он пригласил нас зайти в свой храм, мы не раздумывая согласились, и матушка поспешила в дом за ключами.

- Вот, посмотрите наш храм, - сказал он, с любовью оглядывая его.

Сняв замок, он перекрестился и, поцеловав дверь, вошёл внутрь. Поклонился алтарю и уступил нам дорогу и, пока мы шли к аналою, запел легко и привычно тропарь Богородице. Меня поразила необыкновенная свобода и даже какая-то радостность этого пения. Он пел и для нас и не для нас, для себя и не для себя, пел Богородице, храму, кружил по нему вперёд животиком, что-то рассказывал об иконах, показывал куда-то и снова пел. Он смотрел на нас и улыбался сам, и наши улыбки только добавляли ему настроения. Матушка стояла тоже, чуть улыбаясь, не сводя с него глаз. Потом мы перешли к нашим книжным делам. Книги он отбирал внимательно и, выбрав какую-нибудь, обязательно проводил по ней ладошкой.

- Маша, ты помнишь наш разговор с отцом Фёдором? Вот здесь как раз об этом.

Так он говорил с ней, зная, что она слышит его везде, где бы ни находилась.

- Вот это надо обязательно взять для Сергея Иваныча, пусть почитает, - говорил он. Или:

- А это для Оленьки, а ещё есть? Тогда я возьму всё. И Фёдоровым, и Захару надо будет послать несколько штук. Маша! Ты посмотри, что я нашёл!

А мне он объяснил:

- У нас здесь мало читают, сами понимаете, но уж если читают, то интересуются уж всерьёз. И таких нельзя оставлять, они на вес золота.

Подходила матушка:

- А ты Игорьку не забыл? Он просил что-то.

- А-а, вот хорошо, напомнила, умница, - говорил он, - сейчас мы что-нибудь ему подберём, Игорьку...

И она смотрела на него, провожая каждое его слово.

- Что-нибудь детское есть, хорошее, без сюсюканья? О, это такой Игорёк, - говорил он, покачивая головой. - Всё спрашивает: "Отчего так цветы цветут? Отчего соловьи так поют?". Соловьи у нас этой весной заливались, что-то невероятное! Вот ему учитель про законы природы, про инстинкты и прочее, а он говорит: "Нет. Они Бога славят!". Учитель этот приходил жаловаться: "Повлияйте". А кто я? Бог влияет!

Нас уже в который раз зовут "покушать или хотя бы чайку", но мы упорно отказываемся - давно пора ехать. Наконец сели в машину. На прощание он сказал:

- Мучит меня знаете что? Ни к кому мы, православные, так непримиримы, как друг к другу. Столько ненависти, диву даешься! В куски готовы порвать. Врагам всё готовы простить, снисходить и снисходить, даже к кощунникам, а к своим нет, не то что любви - простого такта не хватает. И ведь не из-за ереси какой-нибудь, из-за пустяка: биография у него не та - "перекрасился", или говорит не так, или служит не так, этого за святого не признаёт, а того почитает! "Вы знаете, где его видели? Он с тем-то и тем-то встречается, так что смотрите, поосторожнее с ним...". И шарахаемся от него - не наш, и знать тебя не желаем! Так он что, задумал развалить православие, церковь развеять по ветру, он что, антихрист?! Оказывается, обыкновенный батюшка - служит, и народ к нему ходит; что-то не так у него, может, и сам мучается... нe прощаем!

Глаза стали тихие, всё трогает свой крест.

- А мы все Божии, и все - грешники, все - в одной церкви, к одной чаше подходим... Если уж своих не любим, куда ж дальше?

Ветки качнулись под ветром, нам ещё ехать и ехать...

- Ладно, езжайте с Богом, - он взмахнул рукой, благословляя нас вместе с машиной. - Спаси вас Господь, дорогие мои, - и улыбнулся...

Матушка принесла яблок и протянула записку.

- В Святогорском будете? Передайте там отцу (она назвала имя иеромонаха), там на молебен и сорокоуст, - она быстро оглянулась. - Не забудете? Ангела-хранителя вам, спасибо... Спасибо!

С тех пор мы так ни разу и не заехали к ним. Всё как-то не получалось. Только потом я узнал, что у батюшки страшная болезнь - саркома.

Воспоминания, известное дело, сокращают путь, но надо бы знать, где мы находимся. Ага, Шимск. За ним поворачиваем на Старую Руссу. Нам предстоит обогнуть Ильмень с южной его стороны. Дорога пустынна, солнце палит вовсю, вверху ни единого облачка, душно, но всё, что мы можем себе позволить, - это пару тёплых глотков минералки. С обеих сторон, словно выглаженная, равнина, заросшая дикими травами. Вплотную к дороге наплывают на нас кустистые деревца, а слева, под обрезом неба, стелется синяя полоса Ильменя. Она тянется и тянется неотступно долго, притягивая, маня свернуть к ней, добраться скорее до песчаного берега и бухнуться в свежие тугие волны, в обволакивающую прохладу, скользя блаженным взглядом по сверкающей глади озера...